**Дневник. 5 февраля.**
Ещё летом эта лавка в парке у метро «Таганская» гудела жизнью: школьники уплетали мороженое, спорили о сериалах и мемах. Осенью сюда набивались рабочие в потрёпанных жилетах — перехватить чебурек, обсудить, кто на больничном, кто в разводе, кому надоело. А сейчас — февраль. Слишком серый, слишком тихий. На скамейке — ни души. Только Людмила. Закуталась в платок, как в кокон, будто пытаясь исчезнуть.
Ветер срывал с веток остатки замёрзшей листвы, бил в лицо, пробирался под куртку. Но она даже не шевельнулась. Сидела, уставившись в асфальт — словно в этой серой корке соли и снега таился ответ. Или хотя бы передышка.
Рядом — смятый пакет из-под кефира. Завтрак, проглоченный на бегу, без радости, почти без мысли. До приёма у терапевта оставалось полчаса. Идти туда не хотелось. Возвращаться в пустую квартиру — ещё меньше. Да и вообще — куда? Ей просто нужно было вот так: не двигаться, не отвечать. Чтобы никто не трогал, не лез с расспросами, не видел её.
Вчера в поликлинике буркнули: «Астения. Нервное истощение. Отлежитесь». Доктор говорил, не отрываясь от компьютера. Медсестра щёлкала клавишами. А Люда кивала. Как всегда. Как мужу, как коллегам. А потом вышла — и поняла, что больше не чувствует себя частью этой жизни. Только сторонним наблюдателем. Будто за стеклом: всё видно, но ничего не изменить.
Каждое утро начиналось с кома в горле и одного желания: раствориться. Не умереть — просто стать прозрачной. В метро, в магазинной очереди, в учительской. Чтобы никто не спрашивал: «Чего молчишь?», «Где пропадаешь?», «Ты чего такая бледная?»
Дома — сын-подросток. Общение сводилось к двум фразам: «Поужинал?» — «Угу». Муж молчал. Молчал так, будто между ними вырос бетонный забор. Даже взгляды не встречались. Они не ссорились — просто перестали. Будто любовь испарилась, оставив после себя пустоту.
Работа — бухгалтерия в районной школе. Никто не лезет. Казалось бы, плюс. Но в этой тишине хотелось кричать. До хрипоты. До слёз.
На скамейку опустился старик. Не спросил — просто присел. Поношенная куртка, шапка-«пирожок». В руках — «Вечерняя Москва», потрёпанная, как валенки после зимы. Развернул её с ворчанием, будто спорил с ветром. Откашлялся:
— Морозище сегодня. До печёнок пробирает.
Люда кивнула. Не поднимая глаз. Мороз и правда щипал щёки — но дело было не в нём.
Прошло минут пять.
— А вам чего… — он запнулся, — будто вас тут нет?
Она неожиданно усмехнулась. Впервые за неделю.
— Я тут. Просто не с кем говорить.
— Бывает, — пробурчал он. — После супруги тоже так было. Вроде люди кругом, а одиночество — как в танке. Потом вроде отпустило. То ли пёс помог, то ли сам с собой разговаривать научился. А на скамейке — проще.
Люда повернулась к нему.
— А как долго вы… одни?
— Лет семь. Сначала дни считал. Потом — сбился. Помню только её день рождения. Свой как-то забылся.
Она разглядывала его. Обычное лицо. Морщины у глаз. Взгляд — не пустой. Простой, как валенки, но тёплый.
— А вы… кого здесь ждёте?
Он усмехнулся едва заметно.
— Никого. Дома стены давят. А тут — люди, движение. Кто с собачкой пробежит, кто семечки лузгает. Иногда вот так кто-то присядет. Поболтаем. Или помолчим. Это тоже разговор, если молчать правильно.
Они замолчали. Но уже не как чужие. Просто — рядом. Минут десять сидели без слов. Деревья скрипели на ветру, вдалеке лаял пёс. Люда вдруг почувствовала: внутри что-то дрогнуло. Не радость, не боль. Просто — жизнь. Как трещинка на льду: маленькая, но уже не скрыть.
— Я подумала… — прошептала она, — иногда не врач нужен. А просто кто-то. Кто посидит рядом. Не полезет в душу. Не потребует объяснений. Просто будет.
Старик ничего не ответил. Просто разгладил газету на коленях, медленно, будто успокаивая. В его молчании читалось не равнодушие — понимание.
На приём она так и не пошла. Сидела. Пока он не поднялся, слегка поклонился и ушёл. Не оглядываясь. Медленно, слегка сгорбившись. А она осталась.
Но уже не прежняя.
Иногда нужно не родное плечо. Не любовь на века. Просто кто-то, кто сядет рядом — и не даст тебе кануть в тишине. Кто заметит, не осудит, не задаст ни одного вопроса. Просто будет. Здесь и сейчас.
Иногда этого — хватает.
