Ох, снова Григорий Васильевич вызывает… Знаю, опять разнос будет. И за дело.
– Вошел? Садись, Антон. Работу опять испортил – выговор. И квартальная премия сгорела. Сколько раз предупреждать! Что с тобой? Отцу обещал присмотреть, а ты меня подводишь, эх… Антон Евдокимович! – Григорий Васильевич, начальник сборочного, махнул рукой в отчаянии. – Вали отсюда! Мужик взрослый! Одумайся! Ни семьи, ни увлечений. Как будущее видишь?
Ехал домой в электричке. Народу – яблоку негде упасть, не то что сесть. Всюду таксисты. Друзей с завода дома ждут жены, ужин теплый на столе. А у меня – пустота. Одни стучащие мысли. Желание одно – бокальчик мелькнуть да на койку рухнуть. Раньше после смены с пацанами тусовались, девчонки глазки строили. А теперь все по женам. Заботы однотипные – дети да кухня! Скука.
На остановке еле вылез – бабулька с авоськами в тамбуре расположилась, не пройдешь! В подземке так и норовят толкнуть, спешат… спешат… Куда только? В двадцать пять тоже носился. Петлил девчонок. Квартира была, на «ЧТЗ» зарплата приличная. Машину купил – не новую, зато свою! Мать уговаривала: «Женись, сынок! Время-то уходит, а ты на этих подревенных с подведенными стрелками тратишься! Вон моя соседка Людмилочка, девочка золотая! Скромница, хозяйка! По дому помогает, медсестрой учится, да и на тебя поглядывает, я вижу». А я – «Ну на фиг такая мне нужна, твоя Людмилочка! Не нравится, не мой типаж». Вот и прокололся. Наверняка она сейчас мужу сибирские пельмени лепит, огурчики домашние режет и терпеливо ждет. А детишек спрашивают: «Мама, а папа скоро?» А меня… не ждет никто. Раньше вроде нравилось. Даже не понял, когда наступил тот рубеж, когда загулы в горле встали, а я все не мог свернуть с колеи.
Поднялся на этаж, ключ в замок… не лезет! Делал что? Сорок дней в замочной скважине возился… И вдруг дверь распахнулась! Мать в халате с васильками, вся румяная: «Сынок! К нам прямо с работы? Почему не позвонил? Устал, вид утомленный… А мы с отцом как раз ужинать собрались. Раздевайся, скорее, руки мой! Эй, отец! Евдоким, сына встречай, вечно где-нибудь копается!» Я остолбенел. Стою, не дышу. И отец появился: «Сынок! Думал, наконец невесту к нам привел! Ждем не дождемся внучат! Сам виноват, балбес, лишь после сорока женился. Да и мать твоя уже не цветущая была. Тянуть не надо, на моих ошибках учись, всё вовремя! Врубился?»
«Врубился, пап…» – пересохло в горле. – «Пап… спасибо вам с мамой… я вещь одну забыл!». И – снежком вниз по лестнице! Вылетел из подъезда, бежал без оглядки. Остановился далеко от дома, отдышался. С опаской оглянулся… Как же так? С электрички же не туда пошел! Задумался – ноги по памяти к родительскому дому принесли, где жил до своего. Автоматически ключ в замок… Да суть не в том! В чем…
Поднял глаза. Родительской пятиэтажки – нет. На месте – парк. Естественно, снесли года три года назад. А родителей – пятый год как нет. Я ту квартиру продал, ипотеку погасил, машину купил, памятники на кладбище поставил. Что это было? Куда я попал? Как так вдруг явственно очутился перед отцом и мамой? Живыми, как прежде? Наваждение?
Пришел к себе. Долго смотрел в зеркало. Потом под душ, натянул спортивку с кроссовками, вышел. Дом родителей снесли, жильцов в новую тесную кучку рядом переселили. От меня – минут десять. Вряд ли ее увижу. Вероятно, Людмила давно замужняя, хоть и младше меня. Но вдруг дико захотелось убедиться, найти ее, удостовериться, что у нее муж, дети, детище, и я – опоздал. Ничего не светит. «А если у Людмилы никого…» – ответа пока не было.
С той поры каждый вечер с работы шел через ее двор. Безрезультатно. Наверное, уехала. Поподробнее узнавать не хотел – не судьба, так не судьба. В субботу уговорил себя: последний раз через тот двор. Идея же дурацкая, видение виновато! Шел мимо детской площадки. Мамы с малышней копошились. Людмилы вроде нет, хоть и измениться могла. У песочницы две девушки разгова
И сидя вечером на скамейке с Юлей, качая коляску, где сопел названный в честь отца Евдокимушка — такой же озорник, как его дед, Антон шептал жене: «Вот оно, наше с тобой чудо, настоящее».
ЭТО МНЕ НИ КЧЕМ!
