Капля воды падала с крана ровно на пятно от вчерашней яичницы — кап-кап-кап.
Ольга замерла у раковины, сжимая в руке губку для посуды. Сковородка, оставшаяся с утра, смотрела на неё укором — засохший жир, прилипшие крошки. Рядом стояла тарелка с масляными разводами, кружка с коричневым налётом от кофе, нож, липкий от варенья.
Сергей уже уехал на работу на своей старенькой «Ладе», оставив после завтрака привычный беспорядок.
Опять, — подумала Ольга и автоматически открыла кран. Горячая вода зашипела, смывая пену со дна сковородки. Она намочила губку, выдавила немного средства и принялась оттирать.
Три месяца назад она впервые попросила Сергея помочь с посудой. Он тогда удивлённо поднял брови, будто она предложила ему покрасить Эрмитаж или выучить японский.
— Оль, да ладно, это же ерунда, — отмахнулся он, не отрываясь от футбола по телевизору. — Пять минут — и готово.
Пять минут. Каждое утро. Каждый вечер. Ольга намыливала губку, мысленно считая: за год эти «пустяки» набегали на тридцать часов. Целую рабочую неделю у раковины.
Жир на сковородке не поддавался. Присохший желток оставил жёлтые разводы. Ольга скребла и вспоминала вчерашний вечер: Сергей развалился на диване с телефоном, листая ленту, пока она одна разбирала последствия ужина.
— Серёж, — осторожно позвала она, стараясь не звучать как зануда, — может, сам помоешь свою тарелку?
Он даже не взглянул. Палец привычно листал мемы и видео.
— Сейчас… — пробормотал рассеянно. — Ты же видишь, какой у меня день был.
День. У него всегда был «какой-то день». Отчёты, звонки, срочные задания. А у неё что — курорт? Она тоже работала — пусть в маленькой конторе бухгалтером, но всё равно восемь часов в день.
Ольга поставила чистую сковородку в сушку и взялась за кружку. Кофейная гуща размокла в бурую жижу. Она терла фарфор жёсткой стороной губки, думая, почему её так бесит эта мелочь.
Дело не в самой посуде — десять минут, и ладно. Дело в том, что Сергей просто не видел её труда. Для него грязные тарелки исчезали сами, а чистые появлялись в шкафу как по волшебству.
Как бельё само стиралось и гладилось. Как продукты становились ужинами. Как пыль испарялась, а полы мылись без её участия.
В его мире быт существовал сам по себе — как электричество в розетке. Нажал кнопку — есть свет. Пришёл домой — чисто, пахнет едой, всё на месте.
— Мне нужна помощь, — сказала она неделю спустя, когда он оставил в раковине не тарелку, а целую кастрюлю от борща. Трёхлитровую, с присохшими к стенкам остатками. — Не деньгами. Просто… замечай, что я делаю.
Сергей оторвался от ноутбука. На лице — искреннее недоумение.
— Да что такого? Минутное дело! У меня проект горит, клиенты на уши встают, а ты из-за кастрюли…
Минутное дело. Ольга смотрела на него и понимала: он правда так думает. Не притворяется. Искренне верит, что помыть посуду — раз плюнуть.
Наверное, в его голове это выглядело так: сполоснул тарелку — тридцать секунд, протёр — ещё тридцать. Всё.
Он не считал, что нужно сначала освободить раковину, включить воду, взять губку, выдавить средство, оттереть жир, прополоскать, поставить сушиться. И так с каждой тарелкой, чашкой, ложкой, сковородкой.
Той ночью, слушая его храп, Ольга думала: «А если я просто… перестану?»
Не из мести. Просто перестану делать то, что он считает пустяком. Пусть сам попробует.
Утром она заварила себе чай, поджарила бутерброд и ушла на работу, не тронув раковину. Чашка Сергея осталась на столе — с кофейным кольцом и крошками.
Вечером грязной посуды стало больше. Сергей не заметил — просто взял чистую тарелку из шкафа.
— Как дела? — чмокнул он её в щёку.
— Нормально, — ответила Ольга, глядя, как он достаёт йогурт и берёт новую ложку.
На второй день посуда копилась. На третий — выросла в раковине горой. Сергей рылся в шкафах, находя запасные тарелки.
На четвёртый день он начал экономить. Пил чай и кофе из одной кружки. Тарелку после завтрака споласкивал и ставил обратно.
На пятый день он нашёл бабушкин гранёный стакан — реликт из СССР. Потом осторожно достал тарелку из свадебного сервиза — тот самый «Гжель», который использовали только по праздникам.
Он держался — ни слова, ни намёка. Но движения стали осторожнее, а взгляд застревал на раковине.
На шестой день добавились сковородки. Сергей пожарил яичницу в маленькой сотейнике — обычная была зарыта под слоем грязи. Ольга сварила макароны в кастрюльке — единственной чистой.
На седьмой день кухня превратилась в хаос. Раковина переполнилась, посуда расползлась по столу, подоконнику. В воздухе витал сладковатый запах прокисшего молока. У окна жужжали мухи.
Сергей ходил по кухне, как по минному полю. Заглядывал в шкафы, искал хоть что-то чистое. Нашёл детскую тарелку с мишками — ел из неё, делая вид, что так и надо.
Ольга чувствовала странное облегчение. Впервые за три года она не была обслуживающим персоналом.
Пусть кухня выглядела как после апокалипсиса — зато Сергей больше не мог делать вид, что грязь исчезает сама.
Теперь он видел всё как есть. Сколько посуды они использовали. Сколько времени уходило на уборку.
Интересно, сколько он ещё продержится? — думала она, мешая гречку.
Ответ пришёл вечером.
— Ольга! — рявкнул Сергей, врываясь на кухню. — Что за бардак?!
Он застыл на пороге, разглядывая хаос. Лицо покраснело, ноздри раздувались.
— Ты что, заболела? Тут же воняет!
Ольга посмотрела на него спокойно.
— Ничего. Просто живу.
— Как «живу»?! — он ткнул пальцем в гору посуды. — Это же свинарник!
— И что? — выключила она плиту.
— Ты специально?! — в его голосИ с тех пор в их доме завелось правило — кто последний встал из-за стола, тот и моет посуду.
