Лёля. Мир внутри.
Я выросла в простой, тёплой и удивительно тихой семье в небольшом провинциальном городке недалеко от Тулы. Нас было четверо: старший брат Дмитрий, второй Игорь, сестра Надя и я самая младшая. Все меня так и звали: Оля, Оленька, Олюшка, а папа любил называть меня «Лёля», будто шепчет эти звуки на волнах детства, будто в этом имени есть чтото летнее, домашнее. Я просила, чтобы все называли меня так же, как папа.
Мои родители были обычными людьми, но именно такие делают мир красивым. Мама, Татьяна, работала продавщицей в местном магазине, папа, Алексей, водителем грузовика. Жили скромно, но спокойно, бережно, в тихом союзе, где громкие слова были редкостью, а молчаливое, надёжное тепло постоянным спутником.
Папа приходил домой воняющим маслом и запахом асфальта. В руках всегда были пакеты: бочки с рассольными огурцами от соседей, мешки картошки, иногда даже арбузы, которые он тащил в самый неподходящий момент. Он не умел проходить мимо чужой просьбы.
А расходы вёл мама. Это был её маленький мир порядка, счёта и аккуратности. Она ничего лишнего не тратила, но если дело касалось книг, кружков или обучения, отдавалась без раздумий. На себя с отцом экономила, а нам не жалела. Каждую пятницу, как ритуал, она садилась перед старым телевизором, доставала коробку с нитками и начинала штопать. Мама «лечила» наши вещи так же терпеливо, как успокаивала нас своим спокойствием.
Там, в её маленькой кухне, я никогда не слышала, чтобы мама ругалась с папой. Они могли часами говорить тихо, словно в их двоих заключён особый мир, понятный только им.
Папа говорил с нами коротко и просто:
Ну что, ребята, всё в порядке?
И обязательно лёгонько трепал по голове. По очереди. А меня он поднимал на руки и бросал в воздух, так что я на секунду видела всё сверху, будто летела. Это были мои любимые мгновения. Мне казалось, что наша семья идеальная, как в книжках, где всё правильно.
Но в школе я была совсем иной: шумной, яркой, эмоциональной. Стихи давались мне легко, тексты ещё легче. К пятому классу я уже знала, что хочу быть на сцене, мечтала поступить в театральный. Когда я рассказала об этом маме, она чуть не пролила чай на скатерть. Папа рассмеялся:
Что, Лёля? Попробовать можно.
Я пошла своим путём училась, выступала, работала на праздниках, писала поздравления, минисценки Однажды решила написать небольшую книгу о девочке, которая ищет себя. Писала её тайком, по ночам, между делами. Было страшно показать её комулибо, ведь это было слишком личное, почти «не книга».
Я решила показать её лишь подруге Ане. Она, прочитав, сказала:
Я хочу раздать твою книгу каждой женщине, которая придёт на мой день рождения
Я сначала не поверила:
Какую книгу? Ты о чём? Это черновики…
Аня слегка наклонила голову и улыбнулась:
Лёля, ты столько лет даришь мне свою дружбу, вкладывая в неё душу. В этом году я хочу подарить всем твою книгу. Это мой ответ, моя благодарность. Я могу это себе позволить.
Эти слова сбили меня с толку. Я два дня металась, объясняя себе, что так нельзя, но Аня уже всё решила: нашла верстальщика, привела контакты типографии, настояла:
Пусть она выйдет в свет. Я знаю, всем понравится.
И книга действительно «взлетела» сразу, потому что была честной, живой, без искусственных украшений. Люди узнали в ней себя, свои страхи, надежды, правду, которую часто боятся произнести вслух. Книга разошлась, её начали заказывать как подарок.
Тогда я решила написать чтото более глубокое, про семью, про корни, про тех, благодаря кому я есть. Это решение открыло дверь, о которой я даже не догадывалась.
Мне пришлось поговорить с родителями, узнать чтото из их прошлого. Я позвонила маме, а она ответила странно, с паузами:
Папы нет, сказала она. Он уехал по делам.
Я удивилась, ведь мама обычно знала, где папа. Позвонила отцу, он сразу, бодро:
Привет, Лёля! Да я у бабушки, забор чиню.
Почему маме просто не сказали? В её голосе была не просто пауза, а чтото ещё. Когда я вошла в дом, мама стояла на кухне и тихо сказала:
Мы с папой разошлись так бывает
Папа и мама те, кого я держала внутри как идеал. Я не могла дышать, думать. Братья и сестра давно знали, но молчали, потому что я только что родила ребёнка. «Мы хотели тебя защитить» Защитить от своей же семьи?
Я поехала к папе, требовала объяснений. Он молчал, постоянно смотрел в пол. Мама тоже почти ничего не говорила, пока однажды не сорвалась:
А с чего ты взяла, что мы жили счастливо, Лёля? Ты была маленькой, многое не видела, не понимала. Неделями мы не разговаривали. Он не умеет любить. Никогда не умел.
Мама, зачем ты так?
Он сам мне это сказал.
Чтото внутри меня сломалось. Я перестала отвечать папе на звонки, перестала думать о книге, перестала быть собой.
Когда подруга предложила поехать в Сибирь, я сначала не поверила:
Ты серьёзно? Сейчас? Я никуда не могу и начала перечислять причины.
Но вечером, рассказывая мужу, он спокойно сказал:
Поезжай, тебе это нужно.
Я хотела возразить, но он мягко перебил:
Лёля, поезжай. Мы справимся.
И я поехала. На ретрите меня встретила удивительная женщина, Елена Солнцева. Она просила называть её именно так имя ей дал духовный наставник в Йогаашраме. «Елена» светлая, «Солнцева» солнце. В ней чувствовалась победа над собой, мир внутри.
Она была светлой, но не наивной, а понастоящему ясной. Никогда не говорила «нет», но это было не покорность, а принятие. Мы ехали в старый монастырь у реки Оки, где, по легенде, живут десятки белокпочтителей, считаемых духами предков. Мы, девушки, были в шоке, а Елена, присев на корточки, кормила их орешками, шепча:
Жизнь бывает в разных обличьях, но жизнь это жизнь.
Она радовалась каждому лучу солнца, каждому листочку, каждой тени от берёзы, каждой неровной линии облаков Жила «здесь и сейчас» не как лозунг, а как дыхание.
В тот вечер, когда мы возвращались после медитации, за окном был тёмный, влажный закат, будто солнце растаяло на горизонте. Елена предложила посидеть в тишине на крыше нашего дома. Все остальные ушли в свои комнаты, а я согласилась. Смотря на закат, внутри меня было не грусть, не одиночество, а чтото другое.
Елена сидела рядом, молча глядела вдаль. Я выдохнула тяжело, и она повернулась ко мне:
В твоей тишине есть напряжение, Лёля, сказала она. Ты сидишь спокойно, но внутри тебя ветер.
Я усмехнулась:
Я всегда так, много думаю.
Нет, мягко ответила она. Сегодня ты не думаешь, ты прячешься.
Она смотрела без давления и добавила:
Иногда человек молчит не потому, что не хочет говорить, а потому что боится услышать свою правду.
Эти слова пронзили меня. Я отвернулась, не желая, чтобы она видела дрожащие губы, но она продолжала:
Когда женщина прячет правду, она прячет её в первую очередь от себя. А сердце сердце всегда знает. Оно сейчас тревожное, как птенец, ищущий укрытие.
Только тогда, не раньше, она задала вопрос:
Откуда этот птенец, Лёля? Откуда эта тревога?
Пауза. Она смотрела прямо в моё сердце, а не в глаза. Это была настоящая Елена не вопросами, а присутствием подводила к правде.
Я рассказала ей всё. Она слушала долго, потом сказала:
Ты очень любишь своих родителей и хочешь спасти их от разрыва. Но дети не спасают родителей. Дети любят и отпускают. Ты взяла на себя их ношу, но это не твоя ноша, Лёля. Ты не можешь держать их вместе, и не должна.
Я заплакала, а она погладила мою ладонь:
Ты дочь, а не судья, не миротворец, не терапевт. Это самое главное. Верни себе эту роль, и станет легче жить.
Впервые за долгое время я действительно выдохнула.
Вернувшись домой, первой вещью я сделала позвонила папе.
Папа, прости меня, пожалуйста. Я тебя люблю. Слышишь? Я люблю.
Тишина, потом его всхлип.
Я ждал, Лёля так ждал твоего звонка
Вечером я приехала к маме. Мы сидели на кухне, и мама вдруг стала такой, как была раньше: светлой, немного смущённой, слегка смешной. Мы говорили до ночи, и я впервые увидела, что она не просто «мама», а женщина со своей судьбой, болью, решениями, свободой.
Через пару дней я открыла ноутбук и начала писать новую книгу. Уже не про идеальную семью, а про живую. О любви, которая бывает разной. О пути, который тоже путь. О памяти, о принятии. О том, что свет не там, где всё правильно, а там, где всё честно.
И я знала: теперь напишу её уже не как девочка, а как женщина. Как Лёля, нашедшая свой мир внутри.
