Мне едва исполнилось пятнадцать, когда мама холодно сообщила, что выходит замуж за нового мужчину. А меня — свою единственную кровинку — без раздумий отправила к бабушке в деревню под Нижним Новгородом. Я мешала её «счастливой» жизни. Ни писем, ни звонков, ни рубля помощи. У неё был новый муж, новая семья, а у меня — только бабушкина хрущёвка в двадцать восемь квадратов и её пенсия, на которую мы еле сводили концы с концами. Но бабушка любила меня всем сердцем, хоть и жили мы впроголодь. Для неё я не была «чужой» — она делила со мной последнюю картошку, вытирала слёзы старым платочком и грела, когда в доме было холодно. Я выросла под её крылом, научилась ценить это тепло и до сих пор благодарна за каждое её слово, за каждую ночь, когда она пела мне колыбельные.
Когда бабушки не стало, я училась на втором курсе в МГУ. Похороны, пустота, страх. Единственным утешением была её квартира — моё наследство, завещанное не по закону, а по любви. Никто не оспаривал, не требовал доли. Это было моё — место, где я впервые почувствовала, что кому-то нужна.
Прошли годы. Я почти забыла о матери — будто стёрла тот эпизод из памяти. И вдруг — звонок в дверь. Открываю. Она стоит. Ни «привет», ни «как ты». С порога — требование:
— Мы с мужем задыхаемся в нашей однушке в Люберцах. А у тебя трёшка в Москве. Давай меняться. Ты же моя дочь!
Я смотрела на неё, и внутри всё сжималось от гнева.
— Ты выкинула меня тогда, — прошептала я. — Почему теперь я тебе что-то должна?
— Потому что я твоя мать! — взвизгнула она. — Я имею право! Ты что, совсем без сердца?
Я захлопнула дверь. Думала, на этом всё. Но нет.
Прошло ещё семь лет. Я вышла замуж, родила сына Сашку. С мужем вкалывали, выплачивали ипотеку, копили на ремонт, радовались маленьким победам. И снова — звонок.
Открываю. Она. Постаревшая, с потухшим взглядом. И опять не «здравствуй», а:
— Пустишь переночевать?
Сашка выскочил в прихожую:
— Мам, а кто это?
— Я твоя бабушка, — брякнула она.
— Правда? — недоверчиво посмотрел он на меня.
— Иди, солнышко, — вздохнула я. — Позже расскажу.
Оставшись наедине, узнала: её «любимый» муж оказался аферистом. Уговорил продать квартиру, мол, купим дом под Рязанью. А потом исчез с деньгами. Теперь она без гроша, без крыши над головой. Приползла ко мне — к той самой дочери, которую когда-то выставила за порог.
— Ты не оставишь меня, да? Я же твоя мать! Я тебя растила!
— Растила? — я еле сдержала горький смешок. — Меня вырастила бабушка. А ты променяла меня на мужика. И теперь хочешь мой дом?
Она переночевала пару ночей. Я накормила её, дала чистую постель. А потом позвонила её сестре в Псковскую область — там как раз искали кухарку в санаторий. Тётя согласилась взять её. Мама уехала. Но не тихо. Орала на весь подъезд:
— Чёрствая ты! Бессердечная! Кровь моя, а ведёшь себя, как чужая!
Я молча стояла в дверях. Кричать уже не хотелось. Я давно простила. Но впустить обратно в свою жизнь — другое дело.
Как можно так? Приползти через годы и ждать, что всё забыто, как будто просто вытерли пыль со стола? Но я уже не та девочка, которую можно бросить и потом прийти, как ни в чём не бывало.
Я — мать. Я знаю, что значит любить по-настоящему. И я не позволю, чтобы мой сын когда-нибудь почувствовал то, что пережила я. Так что нет. Я не бессердечная. Я просто больше не её спасательный круг. Пусть плывёт сама.
