«Пап, отдай квартиру — ты своё уже отжил», — бросила Светлана, захлопывая дверь.
Он остался один. После ухода жены пустота обволокла его, словно тяжёлый саван. Краски мира потускнели. Ничего не радовало — ни ясные рассветы, ни утренний чай из потёртого самовара, ни любимые киноленты, что когда-то собирали их семью у экрана. Лишь служба ещё цепляла его за жизнь. Пока ноги носили — шёл туда, где гул голосов заглушал гнетущую тишину квартиры. Молчание здесь висело плотной пеленой, раня душу осколками воспоминаний.
Дни слились в монотонную череду: пробуждение, маршрутка, контора, возвращение в холодные стены. Дети — Владик и Светка — звонили всё реже, будто стёрлись из реальности. Отвечали сухо, будто отрабатывали долг. Потом и вовсе перестали брать трубку. Он шатался по переулкам Самары, вглядываясь в чужие лица — вдруг мелькнёт родной взгляд? Страшила не седина — страшила мысль, что последний вздох встретит в одиночестве.
Внутри что-то медленно угасало. Душа, ссохшаяся как прошлогодний лист, шептала о былом. Иногда брал телефон, чтобы позвонить Анне Николаевне — попросить прощения за всё. Но так и не решался. Любил до сих пор. Жалел, что не сказал главного.
И вот однажды Светлана явилась. Сердце ёкнуло — накрыл стол ватрушками, достал альбом с выцветшими фото. Но дочь, щёлкая маникюром по столешнице, сразу перешла к делу:
— Четыре комнаты на одного — перебор. Продавай, возьмёшь однокомнатную у метро, разницу в рублях отдашь мне.
Он замер, ожидая шутки. Но в её глазах читалась лишь холодная арифметика.
— Это наш дом… Тут твоя комната с плюшевым мишкой… — прошептал он, гладя потёртую обивку дивана.
— Ты в маразме! — фыркнула она. — Деньги на образование внукам нужны! Тебе-то зачем просторы?
— Когда… когда ещё приедешь? — выдохнул он, сжимая край скатерти.
Она, натягивая ботфорты, бросила через плечо:
— На поминки.
Дверь грохнула. Он сполз по стене, сдавливая ладонью грудь. Трое суток пролежал в полутьме, пока телефонный гудок не заставил набрать Володю:
— Сынок, приезжай… Плохо мне…
Тот выслушал, потянул воздух:
— Батя, не дуйся, но мать права. Тебе и правда многовато площади. Я ищу однокомнатную для Алёнки — помог бы… Тогда бы заглянул.
Тишина после этих слов звенела громче сирен. Он бросил трубку, вдруг ясно осознав: дети умерли раньше него. Остались лишь чужие рты с его фамилией.
Назавтра, покупая в аптеке валидол, столкнулся с шурином. Тот, ёжась от неловкости, пробормотал:
— Анька? Во Францию свалила. За француза замуж. Говорит, наконец счастлива.
«Счастлива…» Слово обожгло горло. Он не завидовал. Просто осознал, что его история кончилась.
Утром натянул пальто, вышел во двор. Сел на скрипучую лавку у подъезда. Закрыл глаза. Сердце дрогнуло в последнем порыве.
А душа, истерзанная предательством и тишиной, рванулась ввысь — туда, где её ждали. Где пахнет ватрушками и слышен смех. Где кто-то обязательно обнимет и скажет: «Папуль, как я скучала…»
Но это — уже не в Самаре.
