— Мне ведь всего сорок девять… — Анна растерянно уставилась на доктора. — Совсем ничего нельзя сделать? — в голосе дрожала слабая надежда.
— При интенсивной терапии и курсе процедур срок можно оттянуть, скажем, на год-полтора. — Аркадий Семёнович постучал карандашом по папке с её анализами. За тридцать лет практики он видел всё: оцепенение, слёзы, проклятия. Каждый встречал приговор по-своему.
— Я подумаю. — Женщина вышла, сжав сумку до побелевших костяшек.
До недавнего времени Анна жаловалась разве что на мигрень. Даже гриппом за последние годы не болела. Всё началось с странной слабости, потом — покалывание в боку. Опухоль. Неоперабельная. «Полгода, максимум восемь», — объявил онколог. Анна не закричала, не обвинила врачей в халатности. Она прикинула: полгода — это не успеть даже к пятидесятилетию.
— Красота-то какая! — Голос старика выдернул её из тяжких дум. Выйдя из поликлиники, она машинально опустилась на скамейку и лишь теперь заметила соседа. Морщинистый, в потёртом кардигане, он сидел, вытянув перед собой трость, и щурился на осеннее солнце.
— Простите, бабонька, не спугнул? — засуетился он, видя, как она вздрогнула.
— Ничего. — Анна поправила платок. — Денёк и правда ладный.
— В мои-то девяносто четыре и дождь благодать. Но солнышко — особая радость. Стариковская причуда: хочется, чтоб последний денёк был ясным.
— Так спокойно о конце говорите… — удивилась она.
— А чего бояться-то? — Старик хрипло рассмеялся. — Смерть — не волк, по лесу не ходит. Придёт — так всем миром проводим. Жаль вот, понял я это поздно. Всё откладывал: побывать на Байкале, внукам письма писать… А теперь тут, — он махнул тростью в сторону серого корпуса, — в хосписе доживаю. Родня квартиру на племяшку переписала, пенсию себе забирает. Да я и не в обиде — молодым нужнее. Ой, болтаю-разболтался…
— Ничего, — Анна машинально гладила старика по рукаву. Вдруг остро осознала: вся её жизнь — сплошное «потом». Работа в ненавистном отделе кредитов — чтобы выплатить ипотеку. Потом — помогать дочери Ольге: то внуку Никитке куртку, то зятю на машину. Муж? Бросила бы ещё десять лет назад, узнав об изменах. Да куда она, стареющая, без прописки да с кредитом?
— Развод, — огорошила она супруга вечером. — Квартиру продаём, мою долю — деньгами. Тебе тут привычнее.
— Ты с ума сошла?! — Владимир уронил ложку в борщ.
— Путешествовать буду. — Анна уже ставила чемодан на табурет. — Документы через «Госуслуги» подадим. Пока у Людмилы поживу.
На работе написала заявление «по собственному», сняла все сбережения с вклада. Когда позвонила дочь — «Мам, Никитку из садика заберёшь? Мы в кино с Серёжей…» — впервые ответила: «Нет».
Дача подруги встретила тишиной да запахом антоновки. Анна качалась в гамаке, грызя ногти. «Эгоистка», — корила себя. Потом вспоминала старика: «Потом может и не наступить».
Муж через неделю сдался — согласился на условия. Через месяц Анна сидела в кафе на набережной Ялты, сочиняя истории о прохожих.
— Место свободно? — Мужчина в очках указал на стул.
— Прошу. — Раньше она смутилась бы. Теперь улыбнулась: «Анна».
— Виктор. Пишу детективы. — Он разлил крымское вино. — Обычно вечерами за компьютером, но сегодня… — Он кивнул на парочку у соседнего столика. — Ваша версия?
— Он — бедный художник, она — дочь олигарха. Сбежали в Крым от папиных охранников. — Анна фантазировала, будто сдавала давний экзамен.
Через два месяца они с Виктором въезжали в старый домик под Гурзуфом. Он — писать новый роман. Она — сажать розы и варить вишнёвое варенье.
— Анна Сергеевна? Это Аркадий Семёнович. — Голос в трубке дрожал. — Чудовищная ошибка… Перепутали анализы. У вас… ничего нет.
— Спасибо, — прошептала она, глядя, как Виктор возится с кофеваркой. Утреннее солнце ложилось на синюю гла
