Прошло два года. С тех пор дочь не сказала ни слова. Просто стерла меня из своей жизни. А мне скоро — семьдесят…
Мою соседку, Антонину Семёновну, знает весь двор. Ей шестьдесят восемь, живёт одна. Иногда забегаю к ней с чем-нибудь к чаю — просто так, по-доброму. Женщина добрая, интеллигентная, всегда со светлой улыбкой, любит вспоминать путешествия, где побывала с покойным мужем. Но о семье говорит редко. И только накануне последних праздников, когда я пришла с гостинцами, она вдруг открылась. Тогда я впервые услышала историю, от которой до сих пор кровь стынет.
Когда я вошла, Антонина Семёновна была не в себе. Обычно оживлённая, в тот вечер сидела молча, уставившись в стену. Я не стала лезть с вопросами, просто налила чай, разложила пряники и тихо села рядом. Она долго молчала, словно боролась с собой. Потом вздохнула:
— Прошло два года… Ни звонка, ни письма. Пыталась дозвониться — номер больше не существует. Адреса её я не знаю…
Она замолчала. Казалось, перед ней промелькнули годы, вся жизнь. И вдруг, будто прорвало плотину, Антонина Семёновна заговорила.
— У нас была счастливая семья. С Николаем рано поженились, но с детьми не торопились — хотели пожить для себя. Его работа позволяла нам ездить по миру. Мы много смеялись, любили наш дом, который обустраивали вместе. Своими руками он построил нам гнездо — большую трёшку в центре Москвы. Мечта всей его жизни…
Когда родилась дочь, Лиза, Николай будто ожил. Носил её на руках, читал сказки, каждую минуту посвящал ей. Я смотрела на них и думала: мне повезло больше всех на свете. Но десять лет назад Николая не стало. Долго болел, мы боролись до конца, потратили все сбережения. А потом… тишина. Пустота. Как будто сердце вырвали.
После смерти отца Лиза начала отдаляться. Сняла квартиру, захотела жить отдельно. Я не противилась — взрослый человек, пусть сама решает. Она заходила, мы общались, всё было нормально. Но два года назад пришла и заявила прямо: хочет взять ипотеку и купить жильё.
Я вздохнула и честно сказала: помочь не смогу. От накоплений, что копили с Николаем, почти ничего не осталось — всё ушло на лечение. Моя пенсия едва тянет коммуналку и лекарства. Тогда она предложила… продать квартиру. Мол, купить мне однушку где-нибудь в Подмосковье, а остальные деньги пустить на первый взнос.
Я не смогла. Это не про деньги — это про память. Эти стены, каждый угол — Николай делал своими руками. Здесь прошла вся моя жизнь. Как я могу это отдать? Она кричала, что отец всё делал ради неё, что квартира всё равно будет её, что я эгоистка. Я пыталась объяснить, что хочу, чтобы она просто иногда приходила сюда и помнила нас… Но она не слушала.
В тот день она хлопнула дверью и ушла. С тех пор — тишина. Ни звонков, ни поздравлений. Потом случайно узнала от знакомой, что она всё же оформила ипотеку и теперь пашет без отдыха — две работы, вечная гонка. Ни семьи, ни детей. Даже подруга говорит, что не видела её полгода.
А я… я жду. Каждый день смотрю на телефон, надеюсь. Но звонка нет. И я не могу дозвониться — наверное, сменила номер. Наверное, не хочет меня видеть. Думает, что я предала её, не уступив тогда. Но мне уже семьдесят. Не знаю, сколько ещё проживу в этой квартире, сколько вечеров просижу у окна впустую. И не знаю, в чём так виновата…
