После похорон мужа мой сын вёз меня по лесной дороге и говорит: «Вот твоё место».
Я не плачу у гроба. Не потому, что не любила его сорок два года вместе, нищета, болезни, редкие радости. Просто слёзы застревают гдето в горле, как камень. Они не выходят ни у могилы, ни когда соседка приносит кутью и говорит: «Держитесь, Татьяна Ивановна». Я киваю, улыбаюсь и закрываю дверь.
Мой сын, Иван, стоит рядом на поминках. Высокий, статный, в дорогом чёрном костюме, который, вероятно, стоит больше, чем моя полугодовая пенсия. Он держит меня за локоть, как принято в приличных семьях, но его рука холодна не от погоды, а от обязанности, как будто я ему лишь обуза.
На поминах он произносит тосты, громко, красиво, с паузами и жестами. Все кивают, восхищаются: «Какой сын! Какой красавец! Какой умница!». Я сидю в углу, смотрю на него. Его лицо знакомое и чужое одновременно: глаза мои, нос отцовский, улыбка чужая, улыбка человека, который давно перестаёт быть моим.
Третий день после похорон он заходит ко мне. Я варю крепкий кофе с молоком, как любил муж. Иван садится за кухонный стол, кладёт передо мной ключи от машины и паспорт.
Мама, говорит он, всё продумал. Тебе будет лучше в пансионате в лесу. Тихо, уютно, уход хороший. Воздух чище, люди такие же, как ты, пенсионеры. Не сидеть одной в квартире. Ты же помнишь, как папа болел. Ты тоже можешь
Он не заканчивает фразу, но я понимаю, что он имеет в виду: «Тебе стоит умереть быстрее, чтобы не мешать».
Я молчу, пью горячий кофе, обжигаю губы, но продолжаю пить, чтобы не дрожать, не кричать, не бросать чашкой.
Квартира теперь моя, бизнес мой. Папа всё оформил на меня год назад, думая, что я не обижусь, чтобы не было споров. Я знала, что он переписал всё на сына, даже не спросив меня. Я думала: «Главное, сын рядом, будет заботиться». Наивна
Иван продолжает: тебе одной там не место, ты не справишься, ты устала, ты старая.
Последнее слово произносит мягко, почти с сочувствием, как диагноз: я сломанная вещь, которую пора выбросить.
Когда? спрашиваю я.
Он, наверное, ждёт криков, но я просто спрашиваю: «Когда?»
Завтра утром, отвечает он. Всё уже оформлено, вещи собирать не надо, всё есть. Возьми лишь самое необходимое. Я буду навещать, конечно.
Он лжёт. Я знаю, что не будет.
Утром он приезжает на своём «ГАЗе». Я выхожу с чемоданом: фотография мужа, паспорт, немного рублей, откладываемых годами, и записная книжка с рецептами. Иван открывает багажник, бросает мой чемодан, как мешок картошки, открывает заднюю дверцу. Я садюсь, он просто завёл машину и уехал.
Мы едем молча. Город остаётся позади, потом пригород, потом лес. Дорога становится грунтовой, с выбоинами. Я смотрю в окно деревья, тишина, птицы, красота и страх.
Где этот пансионат? спрашиваю я.
Он не отвечает сразу, потом бросает через плечо: «Скоро увидишь».
Через двадцать минут он съезжает на узкую лесную тропу, машина подпрыгивает по кочкам. Я держусь за ручку двери, сердце колотится от предчувствия.
Он останавливается, выходит, открывает дверь. Я выхожу. Вокруг ни души, ни домов, лишь густой тёмный лес.
Твоё место, говорит он.
Я оглядываюсь, вижу его спокойное, даже довольное лицо.
Что значит «мое место»? спрашиваю.
Как есть, отвечает он. Ты сама понимаешь. Здесь будет лучше: тихо, спокойно, никто не будет тревожить.
Он ставит рядом сумку, еды хватит на пару дней. Я замираю, в голове белый шум, будто мир выключили.
Ты меня оставляешь здесь? вопрошаю.
Он пожимает плечами.
Не оставляю, просто отпускаю. Ты всё равно скоро уйдёшь. Зачем тебе квартира, город? Ты мне мешаешь. Ты напоминание о том, что я должен чтото чувствовать, а я не хочу. У меня своя жизнь, семья, жена, дети не хотят жить с бабушкой.
Он произносит это так легко, как список покупок.
Андрюша, прошептала я, я твоя мать.
Было, поправил он. Теперь ты обуза. Прости. Так лучше для всех.
Он садится в машину, заводит двигатель. Я бросаюсь к двери, схватываюсь за ручку.
Андрей! Подожди! Я всё отдам! Квартиру, деньги, всё! Только не оставляй меня здесь!
Он нажимает на газ, машина рвётся вперёд, я падаю, ударяюсь коленом о камень, кричу, ползаю за машиной, но он не оглядывается.
Я сидю на земле, держу колено, кровь проступает сквозь колготки. Боль не телесная, а внутри, где когдато билось сердце.
Открываю сумку, достаю бутылку воды, бутерброды, шоколадку. Андрей, видимо, решил, что я должна умереть не сразу, чтобы совесть не мучила.
Съедаю шоколадку, пью воду, поднимаюсь, оглядываюсь.
Вокруг лишь лес, никаких дорог, тропок, следов людей, только звериные пути и глухая тишина, которая звенит в ушах.
Я иду туда, куда глаза глядят к дороге, к реке, к смерти, мне всё равно.
Через час нахожу ручей, пью воду ладонями, умываюсь, смотрю на отражение: седые волосы, морщины, пустые глаза, будто внутри никого нет.
Ты старая, слышу я его голос в своей голове.
Да, я старая, но не мёртвая.
Ночь провожу под елью, свернувшись клубком, укрываюсь пальто, дрожу не от холода, а от злости, обиды, боли.
Думаю о муже, о том, как он завариал мятный чай, держал меня за руку, говорил: «Ты моя опора». Сейчас я выброшенная вещь, мусор.
Но я не хочу умирать здесь, не так.
Утром иду дальше, целый день без цели, просто чтобы не сойти с ума.
Третий день я нахожу грунтовую дорогу, люди иногда проезжают. Я иду по ней.
Через час останавливается грузовик, водитель мужчина лет пятьдесят, добрый.
Бабушка, куда вам? спрашивает он.
Я отвечаю первое, что приходит в голову: В город, к сыну.
Он кивает, открывает дверь.
Садитесь, подвезу.
Сажусь, молчу всю дорогу. Он включает радио, звучит старая песня, я закрываю глаза, плачу тихо, слёзы, которые три дня были скрыты, сейчас текут рекой.
Он останавливается у автовокзала, протягивает мне бутылку воды и бутерброд.
Не переживайте, всё наладится, говорит.
Я кивнула, поблагодарила и вышла.
В городе иду в полицию, рассказываю всё без прикрас, без слёз, только факты. Офицер слушает, записывает, качает головой.
Без доказательств мы ничего не можем сделать, говорит он. Вы же не были избиты, угроз не было, просто оставили в лесу. Это не преступление по закону.
Я смотрю на его погоны, на его равнодушные глаза.
Значит, он может так поступать снова? С кемто другим? И ему ничего не будет?
Если нет доказательств, да, отвечает он. Советую обратиться к юристу или соцслужбам, может помочь с жильём.
Я выхожу, начинается дождь, люди спешат, никто не смотрит на старушку с сумкой.
Иду в библиотеку, где есть бесплатный интернет. Ищу, читаю, учусь, пишу письма в прокуратуру, в комиссию по правам человека, в СМИ, в блоги.
Через неделю мне звонит местная газета. Молодая журналистка, глаза горят.
Татьяна Ивановна, расскажите всё, мы опубликуем, люди должны знать.
Я рассказываю без прикрас, без слёз, просто факты. Статья выходит через три дня: «Сын бросил мать в лесу: её место здесь». Моя фотография с поминок серая одежда, пустые глаза.
За час сотни комментариев, тысячи репостов, возмущение, плач, требование наказать.
На следующий день звонит Андрей.
Мама, голос дрожит, что ты натворила?!
Живу, отвечаю.
Ты меня убиваешь! Меня уволили! Жена ушла! Детям стыдно в школу ходить! Ты понимаешь, что ты натворила?!
Понимаю, говорю. Ты бросил меня в лесу, я рассказала миру. Справедливо.
Приеду, заберу всё, квартиру, деньги, всё!
Поздно, отвечаю. Я не хочу твоей квартиры. Хочу, чтобы ты понял: мать не мусор, старость не приговор, человек не вещь.
Он молчит, потом рыдает, первые слёзы в жизни.
Прости, шепчет он.
Прости, говорю. Принеси мне цветы, а не деньги. Скажи: «Мама, я люблю тебя», и я поверю, если будет искренне.
Через неделю он приезжает с жёлтыми тюльпанами мои любимые, встаёт на колени, плачет, целует мои руки.
Я смотрю на его слёзы, страх, раскаяние.
Встань, говорю. Я не Бог, я мать, и я прощаю.
Сейчас я живу не в пансионате и не в квартире сына. Снимаю небольшую комнату у моря, с балконом, чайками, солнцем.
Андрей навещает меня каждую неделю, привозит еду, цветы, рассказывает о детях, работе, жизни. Он изменился, или притворяется мне всё равно. В его глазах всё тот же страх потерять меня, страх остаться без прощения.
Я не возвращаюсь к нему, не живу под одной крышей, но и не отталкиваю его, потому что верю, что у каждого есть шанс искупления, даже у сына, бросившего мать в лесу.
По вечерам выхожу на балкон, смотрю на море, думаю о муже, как бы он гордился тем, что я выжила, не ожесточилась, не сломалась, не стала той тихой покорной, забытой фигурой.
Я живая, сильная, мать. Моё место не в лесу, не в пансионате, а там, где я сама решаю.
Сегодня у моря, завтра в горах, а может, в новой квартире с внуками, с сыном, с тюльпанами на подоконнике.
Потому что я не вещь, не обуза, не «старая». Я человек, и у меня есть право на жизнь, на любовь, на уважение.
Даже если меня бросили в лесу. Даже если сказали: «Твоё место здесь». Я выбрала другое место. Это моё право.
