Когда ранним утром раздался звонок, Светлана ещё не поняла — то ли она уже проснулась, то ли снится ей странный сон. На экране телефона высветлось: «Мама». Сон как рукой сняло. Голос Людмилы Петровны звучал бодро, даже с хитринкой:
— Спишь, соня? А я тут пирожки с капустой в печь поставила. Завтра приезжайте с Мишкой. Разговор будет важный. Нет, не про дачу. Про наследство! Не хочу, чтоб на моих похоронах вы, как вороны, из-за квартиры да копеек дрались. Без отговорок, ясно?
Света онемела. Наследство? Похороны? Что за чертовщина? Но мать говорила так уверенно, что возразить язык не поворачивался.
Тем временем Людмила Петровна, мать Светланы и Михаила, сидела на кухне, поправляя пуховый платок. Рядом суетилась соседка Галя, глаза полные тревоги:
— Люда, ты что, заболела? О чём такие мрачные речи? Меня аж мороз по коже…
— Не пугайся, Галь. Просто детей своих повидать хочу. Год как не виделись. Живут своей жизнью, будто им мать и не нужна. А вдруг завтра ноги протяну — кто им всё объяснит? Да и проверку устроить решила. Посмотрю, кто как ко мне относится.
Закрыв дверь за соседкой, Людмила Петровна отправилась отдыхать. Завтрашний день обещал быть интересным.
Утро выдалось хмурым, будто природа поддерживала её план. Она прибралась, надела поношенный халат и уселась в кресло, затаив дыхание. Через час раздался стук в дверь.
Первой ворвалась Светлана — растрёпанная, с тушью под глазами.
— Мам! Что случилось? Ты больна? Какое наследство? — защебетала она, кидаясь к матери.
Михаил вошёл следом, сдержаннее, но брови нахмуренные.
— Ну ты даёшь, мать. Смерть свою уже запланировала? Может, рановато ещё?
— Садитесь, детки, — спокойно сказала Людмила Петровна. — И супругов своих зовите. Катя, Вова, проходите, не топчитесь на пороге.
Когда все расселись, она начала:
— Слушайте и не перебивайте. Старость — не радость, а я тут одна. Болезни не предупреждают. Вот и решила: скажу, пока в памяти. Но сначала — помогите старухе. Дрова поколоть, обед сготовить…
Света с Катей закивали и принялись за дело. Людмила Петровна наблюдала: тесто липло к рукам, морковь резалась ломтями, кастрюли гремели, как на стройке. «Ну и неумехи…» — вздохнула она про себя, но вслух не упрекнула. Не в этом суть.
После ужина она попросила Вову и Катю выйти — осталась с детьми.
— Теперь слушайте. Квартиру, где вы выросли, я отдаю Гале, соседке. Она рядом, поможет, если что. Миша, тебе — гараж, инструменты. Распоряжайся. А тебе, Светка, — сбережения. Всё, что скопила.
Тишина.
— Квартиру — соседке?! — наконец выдавил Михаил. — Ты в своём уме?
— А почему нет? Вы год ко мне не заглядывали. А Галя каждый день заходит. Ты, Мишаня, даже на свадьбу меня не позвал — стыдно было за мать-пенсионерку? А ты, Света, с тех пор как за Вовой замуж вышла — ни разу не навестила. Помнишь, как обиделась, когда я сказала, что он тебе не пара? Я ведь права была…
— Мам, хватит… — прошептала Светлана.
— Неважно я себя чувствую. Пойду прилягу, — устало бросила Людмила Петровна и закрыла дверь спальни.
На лестничной площадке начался скандал.
— Это всё из-за тебя! — шипел Михаил. — Могла бы мать проведывать! Теперь квартира Галке!
— Да ну тебя! Я с утра до ночи на работе! А твоя Катя чем занята? Могла бы к маме забегать!
Они орали, перебивали друг друга. Людмила Петровна сидела в кресле, слушала и смотрела в окно. Слёзы капали на платок. Куда делись те дети, что летом бегали по двору с мороженым? Где их забота, теплота?
Когда дети вернулись, она уже не лежала — сидела, собравшись, но глаза предательски блестели.
— Мам, тебе плохо? — начал Михаил.
— Уже лучше, — тихо ответила она. — Всё поняла. Я вам не нужна. Наследство? Будет. Позже. Когда решите — зачем вам эта квартира: чтобы помнить или чтобы делить?
За завтраком царило молчание. Лишь звенели ложки. Первой не выдержала Светлана:
— Прости нас, мам… Мы вели себя ужасно. Буду приезжать, честно. Мы же семья…
Людмила Петровна кивнула. За столом стало теплее.
С тех пор мало что изменилось — и всё. Михаил редко появлялся, но деньги присылал исправно. Света стала заглядывать чаще. Борщ, варенье, помощь в огороде. Но про наследство больше никто не спрашивал.
А оно давно лежало в нижнем ящике комода — подписанное и заверенное. Всё было поровну. Потому что Людмила Петровна по-прежнему любила своих детей. Даже если они иногда об этом забывали.
